Угон в Германию
Первая операция по угону мирных жителей была предпринята весной 1943 года. Тогда нашей семье удалось скрыться в лесной местности, в посёлке Сусанино, где немцев не было. Но в сентябре 1943 года немцы подчистую, за исключением полицаев и их семей, собрали всех жителей на станции, погрузили в товарные вагоны, и поезд тронулся на Запад. Немцы разрешили взять корову.
Помню, однажды ночью я проснулся под стук колес и удивился, что лежу под коровой, которая лижет меня своим шершавым языком. На границе Псковской области и Латвии эшелон обстреляли партизаны. Нас довезли и разгрузили на станции Кулдыга (Латвия),всех согнали в пересыльный лагерь, за колючую проволоку. Очевидно, морской порт Лиепая был загружен перевозками боевой техники и живой силы. В лагере мы пробыли около месяца, в ожидании своей участи. А затем за нами приехали хозяева хуторов - латыши и разобрали нас к себе работниками.
Необходимо вспомнить исторические вехи, пережитые латвийским народом. В свое время Латвия находилась под властью немецких баронов - потомков тевтонских рыцарей. Свидетельство этому было наличие памятников - надгробий из мрамора и плит на сохранившихся захоронениях с надписями на немецком языке. Очевидно, немецкие рыцари в прошлом имели здесь свои землевладения и замки. Влияни присутствия этих немецких баронов сохранялось до 40-х годов 20 века.
Когда началась Великая Отечественная война, у части поместий Латвии появились хозяева, поддерживающие оккупационную власть. К первому нашему хозяину, прижимистому пожилому барону, попала наша семья. Кормил он нас плохо, а работать заставлял по-немецки. У нас была корова, и мать моя просила у барона сена, для её кормления, но дряхлый старикашка, сидя в кресле, вместо сена протягивал газету. Однажды мать в ответ на этот жест схватила швабру и стала гонятся за бароном. Обошлось без последствий, но мы вынуждены были покинуть барона и пойти к другом хозяину.
На этот раз нам повезло, все члены нашей семьи попали к латышу, который до войны был работником у хозяина. Настоящий хозяин был членом ВКП(б) и отступил с нашими войсками. А его работник пошел в полицаи, «унаследовал» хутор с 50 га земли и живностью. Кругом был лес, а хутор от хутора отстояли на расстоянии 3-5 км. Семья нашего хозяина состояла из 4-х человек, хозяйки Евы и 2-х детей - мальчика и девочки, почти моих ровесников. Кроме них была работница с дочкой и старик-пастух. Меня определили к нему подпаском.
Хозяйство было сугубо натуральным. Все, кроме соли, сахара и спичек изготовлялось своими руками. Шерсть пряли, а из нее делали грубое сукно, из которого шили одежду. На ноги в летнюю пору, идя работать, одевали кожаные лапти. Зимой, при уходе за скотиной, специальные сандалии на деревянной подошве. Кормили сносно, не издевались. Кухня кишела от тараканов. Они был повсюду. Пищу приготовляли в чугунах. Мясо не крошили, а вынимали из котла куском и клали на тарелку и кажды отрезал себе кусок. Была небольшая баня, но мытье хозяев сводилось к окунанию в бочке. Вначале залезал хозяин, после него хозяйка, а затем дети.
До русских беженцев амбары у латышей не закрывались. Там хранилось мясо, сало, пиво, соленья и другие продукты, а также одежда. Помню, когда к нам приходил кто-то из русских на хутор, его принимали, как родственника. Мать брала ведро, шла в амбар, нацеживала пива и угощала гостей.
Хозяйка наша, Ева, была бойкой, смазливой толстушкой. Любила устраивать пирушки. Особенно весело было во время молотьбы, когда на помощь приходили соседи. Я научился говорить по-латышски, был шустрым мальчиком. Хозяйка доверяла мне деликатное дело - носить записки любовнику. Это был молодой 20-летний парень. Жил он с матерью в избушке, построенной в лесной, болотистой местности. Говорили, что при советской власти он был комсомольским вожаком. Хозяйка Ева вручала мне послание, и я лесной тропинкой бежал на этот хутор. Вручал парню записку, а мать его угощала меня пирожками с соленым шпиком. Получив от любовника обратное послание, бежал на свой хутор и незаметно вручал записку хозяйке. И они тайком где-то встречались.
Лес был богат дичью; кабаны, косули, глухари и другая дичь. Картофель хранился в поле, в буртах, покрытых соломой и землею, со встроенной вентиляцией в виде деревянной трубы. На эти картофелехранилища зимой устраивали набеги кабаны. Кабан в летнее время сытый зверь и безопасный, но зимой матерый секач может напасть на человека.
Надо отметить, что хозяин хутора и сам много физически работал. На голове неизменная шляпа (кепок не носили). На ноги надевал двойные шерстяные чулки и удобные для носки кожаные лапти. В плуг впрягал коня или двух и - за работу. Я уже отмечал, что хозяйка Ева любила выпить и повеселиться. Часто в разгар пирушки, она босиком отплясывала на столе, оголяя свои аппетитные ножки.
Немцев поблизости хутора не было. Только иногда из комендатуры появлялся на хуторе тощий интендант, в очках, на велосипеде, для описи скота. Но хозяин всегда был предупрежден о таком визите. Весь скот на это время прятали в лесу. Немец приедет, что-то напишет, его хорошо угостят и в дорогу дадут продуктовый набор, да еще бутыль самогона для начальства. А он довольный, играя на губной гармошке, убирался восвояси.
В 2-х километрах от хутора, за лесом, находилось кладбище немецких рыцарей-баронов. Земельные угодья хуторов колебались от 15 га до 500 га, включая леса. Крупный рогатый скот (коровы) был не породистой, в основном бурой масти, с надоями 10-12 литров молока в сутки. И нам казалось, держали этих буренок для навоза. Хозяин держал и откармливал более 50 штук крупных поросят. Кормил их мешанкой - 1/3 картофеля, 1/3 конского навоза и 1/3 отрубей. Свинина от такого кормления получалась в виде бекона - слой сала, слой мяса. Очень вкусным оно становилось после копчения. Коптилка находилась в дымовой трубе, на чердаке. В трубе была железная дверь. Грудинка подвешивалась на крюк внутри трубы и закрывалась железной трубой. Топили ольховыми дровами. Кстати, для долгого горения дрова для печей заготовлялись метровыми. Такой размер дров позволяет получить более высокий их КПД, а, следовательно, экономию древесного топлива.
Самогон гнали с помощью большого чугунного котла, закрываемого деревянной крышкой и обмазываемого по окружности для герметичности тестом, а затем через охладитель (змеевик) наполняли бутыли. Первая фракция - светлая, называлась «первач». Хозяин, которому я помогал гнать (заготовлял дрова) объяснил, как различать по качеству все три фракции. Нальет несколько капель самогона и поджигает. Если пламя горит синим цветом, то это самогон крепкий. Последняя фракция идет в бутыль помутневшей струей - это значит, пора заканчивать варку.
Помню один раз хозяева взяли меня в оперу, которую показывала местная труппа на латышском языке. Если честно, мне, 9-летнему пацану, было любопытно слушать её, хоть я и ничего не понял. Жизнь на хуторе протекала относительно спокойно до 1944 года. Уже после нового 1944 года в округе стали появляться немецкие части, отступающие под натиском Красной Армии. Недалеко от нашего хутора, через лесок, была большая двухэтажная школа, приспособленная под военный госпиталь для немецких раненых. Кормежки у хозяина стали хуже, так как большая часть продуктов по приказу комендатуры шла немцам.
Летом 1944 г. нас снова немцы попытались вывезти в Германию, на трудработы. С этой целью русских согнали в пересыльный лагерь, за колючей проволокой, на окраине г. Кулдыга. Помню, как по улице города гнали наших пленных. Пленные были в изодранных одеждах, многие босиком, заросшие, худые и голодные. Их сопровождали немецкие солдаты с овчарками. Одна женщина бросила в толпу несчастных буханку хлеба. Строй пленных нарушился, каждый хотел отломить кусочек хлеба. Тогда конвоир-немец спустил собаку и та накинулась на «счастливчика», схватившего хлеб, и стала его кусать.
Режим в лагере, куда нас разместили, был не очень строгим. Узникам - женщинам с детьми разрешалось покидать лагерь в поисках пищи. Спустя некоторое время нас всех погрузили в грузовики и доставили в морской порт Либава (Лиепая). Немцы ждали прихода пароходов из Германии. Все русскоязычные, в том числе и пленные, были размещены на пирсе, который опирался на деревянные столбы, на верхних концах которых была натянута белая бязь. Наконец у причала появились несколько кораблей. В первую очередь стали грузить раненных немецких солдат, а затем пленных и нас, мирное население.
Ранним утром первые пароходы отошли от пирса. Примерно к 10 часам в небе появились наши истребители и начали расстреливать на бреющем полете стоявшие корабли и пристань. Наша семья укрывалась за телефонным столбом. Было страшно. Наконец все стихло, мы очухались, пришли в себя. Кругом были трупы, стонали раненые. Наши соседи Рыжовы понесли тяжелую утрату - была убита их бабушка, ранена мать моего друга Саши и он сам. После войны, несмотря на раненую руку, он получил в ПТУ профессию токаря, работал на станке, а затем окончил техникум, сейчас он на пенсии.
После бомбежки и обстрела немцы все разбежались кто куда, наступила мертвая тишина. Моя бабушка предложила воспользоваться этой ситуацией, и наша семья направилась к близлежащему лесу. С нами шел один местный латыш, он вывел нас на наш хутор под названием Белый, расположенный на территории Вармской волости. Там мы и встретили приход Красной Армии и Победу. Весть об окончании войны была воспринята, как большой праздник. Люди улыбались, целовались со слезами на глазах. С соседних хуторов к нам приходили русские батраки.
Латыши сдержанно восприняли эту весть. Некоторые из мужчин ушли в лес и стали «лесными братьями». Бандиты устраивали диверсии, убивали красноармейцев. К нам на хутор заходили три советских бойца из воинской части, расположенной в бывшем немецком госпитале. Однажды пришел только один. На вопрос, где остальные, ответил, что они попали при прочесывании лесного массива в засаду, устроенную «лесными братьями», и были убиты. Через несколько дней после окончания войны забрали нашего хозяина Яна. Человек он был безобидный, но числился у НКВД как бывший полицай. Позднее он был освобожден.
В упомянутом госпитале были склады с продуктами и обмундированием, оставленным немецким командованием. Многие мирные жители, в том числе и мы, делали туда набеги. Поживились в основном продуктами питания. С некоторыми хозяевами-латышами русские батраки сводили счеты. Так наш сосед по хутору Матвеев Сергей пристрелил такого. В это время в лесах было много всякого оружия - мин, снарядов и др. Мы, ребятишки, пытались разряжать их. Однажды при откручивании запала мины мой друг Матвеев Александр лишился от взрыва гранаты правой руки. Ему сделали в военном госпитале операцию, и он остался жив. Позднее он окончил техникум и институт и всю жизнь проработал мастером на заводе «Красный треугольник» в городе Ленинграде. Сейчас на пенсии, но активно трудится в деревне. Ему под 80 лет, уже прадед. Человек он очень энергичный и славится как мастер на все руки. До сих пор управляет автомашиной.
После освобождения в лесах, близ хутора, бродили немецкие лошади, убежавшие от бомбежек. Одну из таких поймал мой отец и мы хотели её увести на родину. В сентябре 1945 года нас погрузили в товарные вагоны и после 3-х дневного путешествия прибыли на свою малую родину -станцию Антропшино, рядом с городом Павловском. Нас выгрузили на платформу, и те жители, у которых уцелели дома, разместились у себя. У нас дом сгорел, и мы еще двое суток находились на станции. Наконец наш дальний родственник Щепкин А. А., он был директором подсобного хозяйства Всесоюзного института растениеводства, поселил нас в частный финский дом в Павловске на ул. Матросова, бывшее Пязелево. Там же я пошел в первый класс. Мне уже было 10 лет.
Послевоенное лихолетье для нашего поколения запомнилось голодным детством и страхом сталинской эпохи, которое досталось нам в наследство. Граждан, вернувшихся из оккупации, НКВД держало «под колпаком». Их права были ущемлены. Так, например, не на всякую работу или в учебное заведение можно было попасть. Брали в основном на работу с тяжелыми и вредными условиями труда. Особенно дискриминированы были крестьяне-колхозники. Члены колхоза, в большинстве случаев, не имели паспортов. Чтобы куда-либо выехать, нужно было получить паспорт или разрешение сельского совета, или колхоза, т.е. были на правах «крепостных». С каждого подворья - оброк. За корову 340 л молока в год (позднее заменили маслом - 20 кг). С кур 50 яиц, с каждого куста плодово-ягодных культур тоже - плати. Однако эти трудности как-то не замечались людьми, пережившими страх прошедшей войны. Отношения между людьми были доброжелательными. Надо было построить дом-собирались соседи и строили хату безвозмездно.
В мае 1948 года мои родители купили разрушенный дом в деревне Антропшино. Дом представлял собой две стены и крышу. Ранее этот дом принадлежал «Шуре барыне». Её отец, отставной солдат, прослужил в царской армии 25 лет и после отставки проживал в Санкт-Петербурге. По его просьбе, в 1879 г. ему власти выделили земельный участок для строительства дома без приусадебной земли. После революции 1917 г. дом был конфискован под сиротский приют. Так до 1941 г. здесь проживали и воспитывались детдомовцы. Этот дом во время оккупации немцы использовали под штаб, а затем приспособили под авторемонтные мастерские. Немцы выпилили три поперечные стены. Въезжали автомобили с передней части, а выезжали с задней части дома. Стоянка вокруг дома была выложена красным кирпичом, привезенным с разрушенных домов из городов Пушкина и Павловска, и засыпаны кирпичом с гарью.
Но прежде, чем купить дом, мои родители обязаны были стать членами колхоза «Красная Славянка», иначе не давали земельного участка. Так, по дурости, сами себя «закабалив», мы переехали из г. Павловска на малую родину, в деревню Антропшино. Мне пришлось поменять школу, и я стал учиться в Покровской четырехлетней школе, в деревне Покровское. Эта школа в царское время входила в комплекс дворца графини Самойловой (ныне поселок Динамо). В этой школе учились мой дед, бабушка, отец и его сестра Мария Александровна. За отличное окончание двухклассного училища народного образования (просвещения) ей были выданы свидетельство и книга «Шамиль» 1911 г. издания с иллюстрациями боевых действий в Дагестане. К сожалению, она была мной утеряна.
Мне запомнилась первая встреча Нового года в деревне. В доме, в переднем углу, стояла красавица ёлка. В заднем левом углу горницы расположилась русская печь. Все это освещалось керосиновой лампой, висевшей на цепочке, подвешенной к потолку. В левом переднем углу комнаты находилась икона с изображением двенадцати православных праздников. Икона была большая (0,7м + 0,5 м). Эта икона путешествовала с нами везде, куда бы нас ни забрасывала судьба во время оккупации. Дом был отремонтирован капитально моим отцом с моим участием. Бревна были привезены из разобранных блиндажей с мест боевых действий под Черной речкой.
Крышу дома покрыли дранкой. Её изготовляли сами, из осиновых или еловых чушек. Для строгания использовали приспособление, состоящее из деревянного двухметрового щита. На одном конце шарнирно был закреплен нож, сделанный из косы. На станину клали осиновый чурбак длиной 130 см и путем «шинкования» получали дранку. Крыть крышу дранкой «елочкой» меня научил сосед - дядя Миша Титов. Мне запомнились два бытовых казуса, произошедших в купленном нами доме. Первый случай - это когда моя любимая бабушка Надежда Васильевна в первую зиму чуть не отморозила уши, лежа на русской печке. Изба в сильные морозы (до 40 градусов) быстро остывала и в помещении температура держалась около нуля.
Второй случай произошел с моей сестрой Надеждой, которой было в ту пору 2-3 года. Вся семья сидела за столом, пили чай. Вдруг стол вместе с самоваром падает вниз, в подвал. Оказывается, прогнили осиновые половые доски и упали вниз. Все обошлось более или менее благополучно. Сестра получила небольшой ожег от кипятка. Осенью, на заработанные трудодни, отец получал от колхоза несколько мешков зерна и корнеплодов. Жили в основном за счет собственного хозяйства. Держали две коровы, поросят, кур, гусей. Мать возила продавать молоко в г. Ленинград. Ее постоянными клиентами были жильцы домов улиц: Верейская, Бронецкая, Рузовский, Звенигородская. Это у метро Технологический институт.
Коммунальные квартиры были многонаселёнными-по 6-10 семей. Но жили между собой дружно, не ругаясь, как-то по-родственному. У нас, поставщиков молока, сложились с покупателями добрые доверительные отношения. Такой пример. Приносили мы с матерью молоко. На кухне ни души, лишь стоят бидончики. Мы их заполняли молоком и уходили. За расчетом приходили в день получки. Литр молока стоил 30 рублей, эта цена держалась до 1960года. (до денежной реформы). Летом эти покупатели жили у нас на даче за весьма скромную плату. В эти времена жители деревни проживали там постоянно.
Наша деревня административно до 1956 г. входила в состав Павловского района, а с 1956 г. была подчинена Антелевскому сельскому совету Гатчинского района Ленинградской области. Летом и зимой в деревне было многолюдно. Особенно весело было нам, детворе, зимой. Придешь из школы, портфель под стол и побежал на улицу. Кататься с гор на лыжах, аж до самых сумерек, невзирая на мороз. Не загонишь домой. Все переваляемся в снегу, пока мать не позовет домой. Ради озорства угоняли с колхозной конюшни сани без оглобель. Усядутся ребята «кучей малой» на сани и айда с горы, с ветерком.
Летом любимым занятием для нас, ребятишек, было купание на речке Славянка или в пруду п. Динамо. Однако прежде чем получить разрешение на отдых - нужно было выполнить все поручения родителей, связанные с уходом за скотом и по дому. Принести воды, наколоть дров, накосить травы для животных т. д.
